Андрей Тимофеев предложил интересную инициативу — поговорить о востребованности идей М.М. Бахтина в современном литературном пространстве. Предметом дискуссии стала актуальность статьи Бахтина «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924).
Этот текст — первая часть дискуссии. Следующие две впереди.
Вера Калмыкова родилась в Москве (1967). Филолог, кандидат наук, искусствовед, член Союза писателей Москвы, редактор. В бытность главным редактором издательства «Русский импульс» подготовила к изданию книги о жизни и творчестве Н. А. Львова, Ф. О. Шехтеля, Г. Г. Филипповского и др. В 2010 г. книга «Очень маленькая родина» (в соавторстве с фотохудожником Сергеем Ивановым) стала лауреатом конкурса «Книга года». Лауреат премии имени А. М. Зверева (журнал «Иностранная литература», 2011). В издательстве «Белый город» опубликовала ряд монографий по истории мирового и русского изобразительного искусства. Публикации стихотворений, критических статей, публицистики в журналах «Арион», «Вопросы литературы», «Вопросы философии», «Гостиная», «Дружба народов», «Звезда», «Зинзивер», «Знамя», «Культура и время», «Литературная учёба», «Наше наследие», «Нева», «Октябрь», «Собрание», «Урал», «Филологические науки», «Toronto Slavic Quarterly», одесском альманахе «Дерибасовская — Ришельевская» и др. Автор статей в «Мандельштамовской энциклопедии» и в др. энциклопедических изданиях. С 2011 г. сотрудничает с московской галереей «Открытый клуб», участвовала в проекте «Точка отсчёта». Автор двух поэтических книг: «Первый сборник» (Милан, 2004) и «Растревоженный воздух» (Москва, 2010).
Вл. Новиков (Владимир Иванович Новиков) — писатель, критик, доктор филологических наук (1992), профессор кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ, академик Академии русской современной словесности. Автор книг Диалог (1986), Книга о пародии (1989), Заскок: Эссе, пародии, размышления критика (1997), Роман с языком (2001), Роман с литературой (2007), Александр Блок (2-е изд. 2012), Пушкин (2014), Литературные медиаперсоны ХХ века: Личность писателя в литературном процессе и в медийном пространстве (2017), Любовь лингвиста (2018), Словарь модных слов (6-е, доп. 2019), Высоцкий (9-е изд. 2021) и др.
Валентина Валентиновна Ефимовская — поэт, литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Родная Ладога», советник Российской академии естественных наук, член Союза писателей России. Автор поэтических сборников “Долгий свет”, “Приют для души”, “Третий путь”, “Золотой запас” и сборников литературно-критических статей. Лауреат премий им. Николая Гумилева, им. Э.Володина, “Прохоровское поле”.
Вера Калмыкова
Дискуссии о том, актуально ли в современном интеллектуальном контексте то или иное научное сочинение, особенно созданное в XX в., всегда ставят меня в тупик. Чтобы от чего-то отказаться, сначала следует это освоить. Разве сегодня можно утверждать, будто теоретическое наследие Бахтина (Потебни… Жирмунского… нужного вписать) изучено? Разве труды прочитаны как следует? Что, есть фундаментальные исследования, в которых реконструируется целостная система взглядов учёного(-ых)? Проведены сравнительные и непредвзятые характеристики, сопоставлены теории одного с теориями других, в научной ретро- и перспективе? О чём мы говорим, господа?
Конечно, нас можно извинить: мы столько лет жили в мире идеологически искажённых профессиональных категорий, что, конечно, до 1990-х и не могли произвести на свет ничего цельного. Однако вот уже 30 лет мы свободны от идеологии. И где, осмелюсь спросить, плоды свободы в ответ на её дары? У нас филологи из МГУ придерживаются одной «теории литературы», из РГГУ — другой, из ВШЭ — третьей, из ИМЛИ — четвёртой и так далее, и никто другого не понимает. Оно вроде замечательно: различные научные школы, сто цветов теоретической мысли. Однако понятийный аппарат по многим параметрам настолько различается — как и представления о том, что «научно», а что нет, — что на каждой конференции «приходящие» должны соблюдать правила «да и нет не говорить, чёрное и белое не носить». Непонятно даже, «теория литературы» и «поэтика» — одно и то же или всё-таки нет?
Гуманитарное сообщество настолько разрознено, что сообщество ли оно — большой вопрос…
Что Бахтин! Брошюру Кормана как следуют не прочитали, до сих пор путают значения термина «автор»! А что происходит с «текстом»?!.. Прежде чем вводить в статье любой термин, надо объяснить, какое из значений имеется в виду. Вавилон какой-то. Или вот, помнится, некий молодой критик на вечере молодого же поэта с большим чувством рассказывал о принципиальном новшестве — введении лирического субъекта взамен лирического героя. Ничего, что термин «лирический субъект» в школьную программу входит?..
Так что прежде чем сбрасывать кого-либо и что-либо с корабля современности, неплохо бы сначала почитать, вникнуть, обсудить, понять. Конечно, предмет филологии (или литературоведения, или литературной критики…) текуч и изменчив, как текуч и изменчив человек — об этом говорил ещё Тынянов в «Литературе факта». Но ведь и Тынянова не читают. Бахтина отдельные продвинутые индивиды изучают по… Кристевой. Только вот вопрос, прочла ли Бахтина сама Кристева. Существует и вполне доступно, например, исследование Натальи Долгоруковой «Автор в эпоху смерти автора: Юлия Кристева в поисках Михаила Бахтина»[1], согласно которому ответ не вполне положительный. И так далее…
Однако налицо некоторый перебор с эмоциями, а они не помогут. Итак, чем же так ценна статья М. М. Бахтина «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924) и почему, на мой взгляд, она сегодня обязательна к прочтению?
Оставим в стороне нападки Бахтина на формалистов, это не наш предмет. Все они говорили об искусстве как особой области и человеческой деятельности, и познания. Если угодно, сфера эстетического для Бахтина и его противников — параллельная реальность, не тождественная ни социальной, ни бытовой, ни какой бы то ни было ещё. Впервые со времён Аристотеля в начальные десятилетия XX в. было сказано, что мимесис, строго говоря, вообще имеет значение вторичное. Есть мир, т.е. действительность, она многовариантна, каждый берёт из неё формы на свой вкус. Кстати, природа, в частности, человеческая, частенько подражает искусству: фактором, верифицирующим особую реальность эстетического, оказывается нормообразование (то, чего нет, не может сформировать норму).
Бахтин предложил подчинить эстетике понятийный аппарат науки о словесном творчестве. Эстетика — наука о(б) (обще)человеческих ценностях. Ценностей, конечно, не так много, но у каждого писателя они группируются строго индивидуально. Изучить эту индивидуальную систему ценностей и показать, как взаимоотношение автора с художественным словом раскрывает её — вот, собственно, в чём основная интенция Бахтина. В таком случае мы не сумеем оторвать от текста личность его автора и литературу никогда не представим себе как некий обезличенный комплекс слов, зачем-то объединённых какими-то приёмами, как в цирке.
Что даёт концепция Бахтина? Во-первых, тесную связь с человеком вообще, с автором, героем и читателем в частности. Словесность — то, что близко душе, что взаимодействует с душой (см. выше о нормообразовании). Если мы выстраиваем связь литературного приёма с эстетикой (т.е. с содержанием поверх непосредственного сюжета), то оказываемся застрахованы, с одной стороны, от поверхностного подхода к анализу художественной формы, при которой она изучается сама по себе, с другой — от кризиса чтения, с третьей — от влияния идеологии на литературу: система ценностей в случае настоящей художественности не навязывается извне, а вырабатывается автором в творческом процессе. Нетрудно заметить, что эстетическое непосредственно вторгается в жизнь читателя, но как раз на это и рассчитывают авторы всех времён и народов.
Как-то выпадает из внимания, что гончаровский Обломов в самом начале романа возьми да и заори что-то вроде: «Человека дайте мне!..» Имелось в виду — не тип, не схему, а живое существо. Отдавая приоритет эстетике, мы оказываемся лицом к лицу с автором-человеком и героем-человеком.
Конечно, тут же возникает неприятный соблазн начать рассуждения о том, хорошо или плохо поступила Татьяна, отказав Онегину в адюльтере. А это, увы, разрушит саму природу эстетического, т.к. выйдет за пределы текста. Бахтин этой проблемы не решает — но не решают её и формалисты, она вообще очень трудно решаема: как, говоря о человеке, находящемся в эстетической реальности, удержаться от оценки его поступков средствами социальной коммуникации? Как удержать предмет эстетического, не смешав его с внеэстетическим, не переселив его туда? Как, говоря о человеке в искусстве, не перейти в другую реальность, искусству постороннюю? Бахтин ответа не даёт. Тем интереснее, продолжив его рассуждения, попытаться разработать такую модель чтения и изучения литературы, чтобы одновременно и оставаться в пределах эстетического, и помнить о человеке как предмете и объекте разговора, и предаваться сладостному анализу произведения словесного искусства. Потому что Бахтин, критикуя подход того же Жирмунского, при этом замечает, что его оппонент обнаружил много чрезвычайно важного.
Литература, таким образом, 1) вновь станет частью жизни — а ведь мы как раз и сетуем на читательский кризис. 2) Останется литературой, т.е. искусством, т.е. особой реальностью. 3) Окажется областью, в которой можно производить интереснейшие когнитивные поиски и эксперименты.
Ну конечно, можно от этого отказаться. А не жалко?..
Вл. Новиков
Триада «содержание — материал — форма» — вот что здесь главное. Эстетическая рефлексия невозможна без представления о материале как дотворческой реальности художественного произведения. А чтобы такой рефлексией заняться — «я должен пережить себя в известной степени творцом формы, чтобы вообще осуществить художественно-значимую форму как таковую». Слова, которые обличают в Бахтине художника. Ибо к такому перевоплощению, со-авторству способен только литературно одаренный человек.
Далее — еще решительнее: «нужно войти творцом в видимое, слышимое, произносимое и тем самым преодолеть материальный вне-творчески-определенный характер формы».
Кому адресованы эти слова? Эстетически вменяемым читателям и эстетическим мыслителям (в частности, критикам). Для литературоведов это требование факультативно. Есть даже в литературоведении области, куда «входить творцом» просто нежелательно: комментирование, поиски реалий, прототипов, литературных источников («претекстов»). Это всё своеобразное «материаловедение» литературы.
А вот критик (а подлинный критик — всегда писатель, всегда художник) в каждом своем разборе обязан «входить творцом» в критикуемое произведение, становиться его соавтором — независимо от градуса оценки. Вот почему бахтинская статья 1924 года должна быть настоящим критиком прочитана и понята. Можно сделать один еще один щаг — свою собственную критическую мысль осознать как материал и искать способ ее творческой обработки, превращения в художественную форму. Но это уже высший пилотаж.
Валентина Ефимовская
Предложенную к обсуждению статью М. Бахтина, как, впрочем, и все его творчество можно представить в виде большого, уникального природного слитка золота, даже небольшая частичка которого являет собой ценность явную, а также потенциальную, которая путем преобразований (ювелирное мастерство) приобретает дополнительное достоинство. Творчество М. Бахтина, конечно, современно, как современны важные научные, культурные, нравственные достижения человечества разных веков и тысячелетий. Вопросы специфики творчества как такового, а также его особенностей в исторических градациях, требуют методологии, провоцируют на создание научной картины (неосуществленная мечта Эйнштейна о единой теории строения Вселенной), некоей зависимости, в которой заложен вектор развития. М. Бахтин, живший в политизированную эпоху, подходит к развитию теории литературы с аристотелевской ответственностью. Его исследования, появившиеся на почве достаточно развитых теоретических представлений, отличаются глубиной понимания задач поэтики. В условиях непримиримой борьбы критических мнений своего века, в яростные времена соперничества поэтических школ и отдельных писателей, философ понимает необходимость выявления связей, обобщения явлений, доказывает, что живая, подвижная сущность искусства может быть проявлена только посредством историчности метода исследования: «изолированных рядов история не знает: изолированный ряд как таковой статичен, смена моментов в таком ряду может быть только систематическим членением или просто механическим положением рядов, но отнюдь не историческим процессом; только установление взаимодействия и взаимообусловленности данного ряда с другими создает исторический подход. Нужно перестать быть только самим собою, чтобы войти в историю».
Следует сказать, что не все выводы М. Бахтина так прозрачны и однозначны. Становление мысли ученого — процесс сложный, отражающий развитие индивидуального мышления. Как говорил литературовед С.Г. Бочаров, творческое наследие Бахтина — «пестрое множество, содержательная и мировоззренческая неоднородность»[2] (это относится в основном к ранним работам ученого). Также Бочаров сопоставлял манеру Бахтина со стилем вольного размышления, присущего русской религиозной традиции, отличной от западного позитивизма. И в этом смысле наука Бахтина ценна именно в настоящее время, отличающееся повышенным, возрожденческим интересом к метафизике, к проблеме ментальности, к отражению ее в современной традиционной литературе.
Другой причиной интереса к творчеству Бахтина можно назвать необходимость осмысления пласта современной литературы постмодернистского направления, антиутопии и т.п., для которой пространство является методологической категорией. Как говорит исследователь современной литературы Д.А. Щукина, «автор как творец художественного текста <…> организует пространство текста в соответствии со своими намерениями и целями»[3]. Примерно об этом же говорит и Бахтин: «произведение как организованный материал, являющееся композиционным телеологическим целым, где каждый момент и все целое целеустремлены, что-то осуществляют, чему-то служат». Однако для оценки произведения философ-литературовед заставляет выйти из авторского пространства, из содержания как такового. «Проблема той или иной культурной области в ее целом— познания, нравственности, искусства — может быть понята как проблема границ этой области. Та или иная возможная или фактически наличная творческая точка зрения становится убедительно нужной и необходимой лишь в соотнесении с другими творческими точками зрения: лишь там, где на их границах рождается существенная нужда в ней, в ее творческом своеобразии, находит она свое прочное обоснование и оправдание; изнутри же ее самой, вне ее причастности единству культуры, она только голо-фактична, а ее своеобразие может представиться просто произволом и капризом».
«Интуитивные исследования» ученого интересны также своей метафоричностью, образностью, поэтичностью, увлекательно следить за развитием его мысли, как за героем, ведомым ищущим автором. Но в этом неутомимом поиске чувствуется неизбывное стремление человечества — найти единую формулу всего, в данном случае, поэтику, «которая бы охватила развитие литературных форм всех времен и народов» (М.Бахтин).
[1] https://phillet.hse.ru/article/view/9881
[2] Бочаров С.Г. Об одном разговоре и вокруг него// Сюжеты русской литературы. М.1999.
[3] Щукина Д.А. Русская литература XXI века. СПб. 2019. С.24.
